Любовь -  изменила даже мой голос!

Кроме редкой красоты голоса способного разбивать наши сердца, Лариса Долина обладает еще и бесконечным очарованием. При ее бесспорным таланте, славе, способности на рисковые поступки и железной воле, она сумела сохранить искренность, женственность и умение любить и быть любимой.

— С каким чувством вы обычно просыпаетесь в свой день рождения?
— Глубокого удовлетворения (смеется). Открываю глаза, а на кровати лежит букет белых роз. Это стало уже традицией. Муж утром встает неслышно и бежит за цветочками, пока я сплю. И я ощущаю себя самой счастливой женщиной на свете. Илья всегда умеет меня удивить. У нас не бывает обычных застолий, он обязательно придумает что-нибудь оригинальное, чтобы я весь вечер сидела и ахала.
— Как уверяла героиня фильма «Москва слезам не верит», в сорок лет жизнь только начинается. Ваша карьера стала набирать обороты примерно в этом возрасте. А какие горизонты открылись вам в пятьдесят?
— После сорока во мне поселился покой, душа стала меньше болеть, но это не умиротворение: я по-прежнему переживаю за профессию, за тех, кто рядом, но уже как мудрый и опытный человек. Раньше я была очень нервной, раздражительной, всегда плохо спала, а сейчас больше улыбаюсь, не обращаю внимания на мелочи и учу этому других. Во мне окрепла уверенность, что все вокруг меня вроде бы хорошо, я на правильном пути, состоялась, рядом со мной люди....
Ну о чем еще женщине мечтать? У меня все есть. Я живу в полной гармонии с собой, по­этому, наверное, и покой появился. Но это не значит, что я остановилась: у меня столько идей, экспериментов, которых хватит еще на две жизни! Прожив до сорока лет не очень счастливо, я все-таки ждала и свято верила, что в моей жизни произойдут перемены, наступит белая полоса. Она началась в девяносто восьмом, когда пришла любовь и изменила меня полностью, даже голос стал теплее. Та Долина, которая была до сорока лет, и сегодня — это две разные певицы.
— Какую джазовую вещь вы впервые услышали?
— Мне было одиннадцать. Это был Луи Армстронг, «Хэлло, Долли!». Меня так в Одессе и называли: «Хэлло, Долина».
— Сколько вам было лет, когда мужчины стали обращать на вас внимание?
— Лет с шестнадцати мне начали делать комплименты и всю жизнь ими баловали, но, поскольку я по гороскопу Дева, то есть человек земной, верю правде, а правда — это то, что я вижу в зеркале. Я никогда себе не нравилась, считала себя гадким утенком, но меня это абсолютно не пугал Ну о чем еще женщине мечтать? У меня все есть. Я живу в полной гармонии с собой, по­этому, наверное, и покой появился. Но это не значит, что я остановилась: у меня столько идей, экспериментов, которых хватит еще на две жизни! Прожив до сорока лет не очень счастливо, я все-таки ждала и свято верила, что в моей жизни произойдут перемены, наступит белая полоса. Она началась в девяносто восьмом, когда пришла любовь и изменила меня полностью, даже голос стал теплее. Та Долина, которая была до сорока лет, и сегодня — это две разные певицы.
— Какую джазовую вещь вы впервые услышали?
— Мне было одиннадцать. Это был Луи Армстронг, «Хэлло, Долли!». Меня так в Одессе и называли: «Хэлло, Долина».
— Сколько вам было лет, когда мужчины стали обращать на вас внимание?
— Лет с шестнадцати мне начали делать комплименты и всю жизнь ими баловали, но, поскольку я по гороскопу Дева, то есть человек земной, верю правде, а правда — это то, что я вижу в зеркале. Я никогда себе не нравилась, считала себя гадким утенком, но меня это абсолютно не пугало. Скрывала свою непривлекательность за веселым, живым характером. Вообще из
человеческих качеств красота для меня стоит на десятом месте.
— Родители рассказывали о своей любви друг к другу?
— А мне не надо было ничего рассказывать, я видела, какие у них отношения: они любили друг друга всю жизнь, хотя мама была очень непростым человеком — взрывная, властная, а отец, наоборот, мягкий, добрый, но все равно он ее любил и принимал такой, какая она есть. Подобные отношения встречаются редко. Случалось, правда, что иногда он не выдерживал и уходил из дома, но потом возвращался, мама извинялась, папа прощал ее, и в семье восстанавливался мир. Мама плакала без него, но ничего с собой поделать не могла: такой уж у нее характер. Мне никаких сказок не рассказывали про любовь, и особых иллюзий на ее счет я не питала. Никогда не верила ни в принцев на белом коне, ни в капитанов Греев из «Алых парусов».
— В вашем сердце сейчас какая любовь живет?
— Большая, настоящая, сильная (улыбается). Мы с Ильей доказали свои чувства тем, что не испугались полностью поменять свою жизнь — вот так взять и уйти на улицу, начать все с нуля. Уже девять лет, как мы вместе: это ли не доказательство? Илья, как и раньше, балует меня япон­ской поэзией, присылает эсэмэску, если найдет красивый стих. Я благодарна ему за то, что он открыл для меня мир хокку и танка. Мы оба любим Бродского. Что касается кино, здесь наши пути расходятся. Илья обожает военную тематику, а я предпочитаю мистические триллеры типа «Омен» и «Изгнание дьявола». Илья смеется надо мной...
— Лина не была против, когда вы решили связать свою жизнь с Ильей?
— Я была на сто процентов уверена, что она будет на моей стороне и одобрит мой выбор. Лина поняла меня сразу, без вопросов. У нас с ней всегда и во всем было понимание. Она воспитывалась на той же музыке, что и я. Сейчас любит джаз-рок, ритм-энд-блюз.
— Почему Лина не пошла по вашим стопам? Что ее вдруг потянуло в юристы?
— На юрфак она попала совершенно случайно. Ее срезали в МГИМО, и Лина тут же подала документы в первый попавшийся институт, чтобы доказать себе и мне, что год не пропадет даром. Недавно дочь прошла кастинг на телевидении, пробует себя в роли ведущей программы, какой именно, пока секрет.
— За какие такие провинности вы отправили ее учиться в Англию?
— Ну почему вы думаете, что ребенка отправляют учиться за границу только за провинности? Вдали от дома дети быстрее избавляются от инфантилизма. Четыре года в Англии научили Лину самостоятельности, дисциплине и больше ничему, к сожалению. Школьное образование там никудышное. Но мне важно было не это: дочь вернулась домой совершенно другой девочкой, взрослой, она научилась принимать важные жизненные решения уже в двенадцать лет. Это было тяжело, ей пришлось преодолевать себя. Сначала были слезы, истерики: «Мама, забери меня!», но я, перешагнув через жалость, уговорила ее остаться: «Линочка, потерпи, потом скажешь «спасибо». Действительно, приехав домой, она благодарила меня за то, что я тогда не поддалась на ее сиюминутную слабость.
— У вас есть песня «Стена». Какие стены перед вами воздвигала жизнь и какие из них удалось преодолеть?
— Много стен было, и до сих пор они есть (смеется), но это уже тоненькие стены, из гипсокартона. Я приехала в Москву, и никто меня здесь не ждал. Денег нет, квартиры нет, прописки нет, помощников нет, я совсем одна. Вокруг тяжелые бетонные стены — телевидение, радио, все средства массовой информации, а за ними еще ряды стен. Одна — не та национальность, другая — пою не то, джаз никому не нужен. Пришлось годами доказывать, что я чего-то стою.
— Что помогало не сломаться?
— Врожденный оптимизм и вера в себя — вот и все, больше ничего. Если уж становилось совсем плохо на душе, позволяла себе поплакать, но только дома, чтобы никто не видел. Родителям никогда не жаловалась, старалась не расстраивать их, чтобы жили спокойно и не переживали за меня. Раньше плакала от безысходности, сейчас редко плачу, в основном, когда накатит усталость. Для меня поплакаться мужу в жилетку — это счастье. Он меня погладит по голове, и мне так сразу хорошо! Илья меня успокаивает: «Давай поплачь, милая, сейчас все плохое уйдет» (смеется). И действительно, порыдаешь у него на плече и чувствуешь себя обновленной.
Мила Серова.